Наступила осень, а мы пока продолжали находиться в обороне. Поговаривали о скором переходе в наступление, но практические дела показывали, что мы, наверное, будем длительное время находиться в обороне. Командующий артиллерией армии Кабатчиков В.В. делал упор на организацию противотанковых опорных пунктов. Правда, у него были свои странности. Он требовал, чтобы в представленных нами схемах ПТОПов, все пушки должны были быть строго направлены на Запад, независимо от конфигурации местности и системы противотанкового огня. Мои коллеги соседних корпусов учитывали слабости старшего артиллерийского начальника и расставляли орудия на схемах так, как было угодно начальнику. Я такой тактики не придерживался, и у нас часто с Кабатчиковым по телефону происходил «любезный» разговор. Он меня упрекал, что я в этом мало понимаю. Я ему отвечал, что «вам видней, кто из нас, как понимает». Единственно, что в нем было положительного – он был незлопамятен.

Сегодня поругает, «весело» поговорим, завтра он все забыл и как будто ничего не было. Иногда разговор был очень деликатным. Однажды ночью Кабатчиков вызвал меня в штаб артиллерии армии с картой противотанковой обороны. Ехать было не так близко, да притом ночью: прибыл в штаб, доложил начальнику штаба полковнику Мегератому и в разговоре спросил: «Зачем меня командующий артиллерией вызвал?» Он ответил: «Командующий усмотрел неправильную расстановку орудий на ваших схемах», – ответил Мегератый, – «подождите, командующий сейчас придет». Ожидать мне пришлось недолго. Появился В.В. Кабатчиков и сходу напустился на меня, почему мы неправильно организовали противотанковую оборону. «Пушки у вас даже на Восток смотрят», – сказал Кабатчиков. Я ответил, что по системе огневого взаимодействия и исходя из местности так должно быть. «Опять ты начинаешь меня учить», – ответил Кабатчиков, – «думаешь, я в этом не разбираюсь?» Что я мог ответить? «Разбираетесь отменно, товарищ генерал, но вы не были на этой местности, где расставлены орудия. Если бы побывали на месте, возможно, изменили бы свое мнение».

«Посмотри у Ревенко и Радченко как расставлены орудия и ... мне их схемы». Ревенко и Радченко были начальниками штабов артиллерии соседних корпусов. Посмотрев на схему, я мимоходом бросил реплику: «Нарисовано красиво, но вот у них получается, что в болоте стоят пушки. Не думаю, что немецкие танки пойдут сюда на самопотопление». Кабатчиков посмотрел еще раз на их схемы и приказал полковнику Мегератому, чтобы вызвал Радченко и Ревенко. Пока их вызывали, я использовал немного времени в крытой своей машине, чтобы отдохнуть.

Прибыли мои коллеги и, заметив мою машину, сразу высказали неодобрение в мой адрес: «Это, наверное, Пискунов что-нибудь Кабатчикову сморозил, чтобы нас вызвали», – сказал Ревенко, – «ему (то есть мне) видать одному здесь показалось скучновато». Я вылез из машины и ответил на их разговор.

«Вы будете спать, а я должен один отдуваться. Вот теперь будем вместе отстаивать наши концепции в организации противотанковой обороны. Один я без вашей поддержки сделать бы ничего не мог. Ну ладно, ребята, хватит шутить. Пойдемте на исповедь к В.В. Кабатчикову». На беседе каждый из нас доказывал свою правоту. Однако к единому мнению мы так и не пришли и получили указание впредь делать все согласно распоряжения штаба артиллерии армии.

В конце совещания командующий предложил ознакомиться с планом описания ПТОПов. План должен служить приложением к карте или схеме противотанковой обороны. Обычно, когда начинаются оборонительные бои, как их называли, местного значения, штабы начинают выдумывать различные дополнительные формы и донесения.

Такую «новую» форму и нам предложили. Правда, на этот раз внедрить ее нам не пришлось. Когда дело рассмотрения формы подходило к концу, я попросил разрешение у генерала высказать свои предложения или замечания. «Ну что у тебя там, Пискунов?» – ответил генерал.

Не без юмора я сообщил, что в форме не хватает двух граф.  Форма была слишком громоздка и многие графы при описании не содержали никаких ценных сведений. Пользуясь разрешением генерала, который всерьез сказал: «Каких там еще граф не хватает?». «Не хватает граф о происхождении и семейном положении коменданта ПТОПа», – ответил я. Генерал еще раз посмотрел на эту простыню и, обращаясь к полковнику Мегератому, сказал: «Действительно, Мегератый, вы тут что-то слишком много намудрили». Теперь я попал в опалу начальника штаба артиллерии армии.

Он высказал мне свое неудовольствие моими шутками и удалился. Зато мы втроем были спасены хотя бы на время от излишней и ненужной писанины. Не знаю, возможно я был и не прав, но на мой взгляд, это была излишняя писанина. Можно было на схеме или карте сделать нужные письменные пояснения, и этого было вполне достаточно.

Притом, по данным всех видов разведки, немцы не собирались наступать на нашем направлении. Очевидно, у них в это время была другая задача – любыми путями пытаться удержать занимаемые оборонительные рубежи. Не исключено, что на отдельных участках немцы и будут пытаться вести наступательные бои, но, скорее всего, это будут бои именно местного значения с ограниченными задачами. Задачами могут быть: разведка боем с целью захвата пленного или с целью улучшения оборонительного рубежа – захват отдельных участков местности.

Такую попытку наступления немцы провели в полосе обороны 107 СД, в районе Тростянца. Однажды в конце октября немцы без артподготовки превосходящими силами пехоты и танков перешли в наступление в полосе 107 СД. Личный состав дивизии, очевидно, настолько привык к тому, что немцы не будут наступать на их полосе, что оказались застигнутыми врасплох. Обычно всякое наступление сопровождается артиллерийской обработкой целей и оборонительных сооружений и места расположения живой силы. А тут – сразу атака.

Передний край противника был местами всего на удалении 150-200 метров, и пехота 107 СД не успела опомниться, как немцы оказались в нашей траншее и завязали бой. Ведя наравне бои, части 107 СД оставили первую позицию и отошли на вторую позицию, где и закрепились.

Немцы после занятия первых траншей активности не проявляли, наступать больше в глубину нашей обороны не стали. Когда мы получили донесение о вклинении немцев в нашу оборону, командующий артиллерией корпуса немедленно выехал на место. А мне приказал никуда не отлучаться от аппарата и о результатах докладывать в штаб артиллерии армии. Подтянули полк гвардейских минометов полковника Голубева, спланировали огонь артиллерии с других участков фронта по позициям, занятым противником. На коротке уточнили все вопросы взаимодействия артиллерии с пехотой. Стрелковым подразделениям и частям 107 СД была поставлена задача – контратаковать противника и восстановить положение. Контратаку решили проводить без танков. В расположении корпуса танков поддержки пехоты не было. Ожидание танков, которые могли прислать по приказу командующего армией, оттянуло бы время и дало бы возможность противнику закрепиться на занятых рубежах.

Плюс к тому – нужно было оправдать честь мундира. Допустили оплошность, сумели сдать позиции противнику, надо суметь исправить свои ошибки и вернуть утраченное положение. Поэтому решили никакой помощи не просить и обойтись своими силами. Спланировали короткий 15-минутный, но мощный огневой налет артиллерии, после которого пехота должна была атаковать противника.

Командиры и политработники прошли по траншее, откуда намечалась атака, поговорили с бойцами о поставленных задачах. Расчет был основан на быстром броске пехоты, чтобы после артналета не дать противнику опомниться. Огнем и штыковой атакой уничтожить противника в занятых им траншеях. Все прекрасно понимали, в том числе и солдаты, что допустили неорганизованность и не проявили достаточного упорства при отражении атаки противника. Теперь нужно было за это расплачиваться.

Примерно в 14 часов открыли артиллерийский огонь, одновременно пехоте была подана команда приготовиться к атаке. За две минуты до окончания артиллерийского налета был подан сигнал перейти в атаку, чтобы под прикрытием артиллерии пехота могла вплотную подойти к вражеским позициям. По сигналу перенести огонь артиллерии в глубину – пехота наша первым броском оказалась в окопах противника и завязала рукопашный бой.

Немцы не выдержали натиска нашей пехоты и начали отступать. Противник, бросая убитых и раненых в ранее занятых позициях, начал в беспорядке бежать на свои прежние позиции. Дорого противник заплатил за свою атаку и занятие наших позиций. Более 200 трупов было оставлено противником на поле боя. Наша ошибка была исправлена. Положение было восстановлено в течение часа. Быстрая и дерзкая атака наших подразделений способствовала выполнию поставленной задачи в короткий промежуток времени. Я доложил по своей линии в штаб артиллерии армии о восстановлении положения. Командующий артилеррией корпуса перед моим докладом с радостью прокричал в телефонную трубку:

«Юрка, доложи В.В. Кабатчикову, что задача выполнена, немец изгнан с наших позиций, положение восстановлено». Обычно он при обращении ко мне почти всегда меня называл Юркой. Я к этому как-то привык и не обращал внимания.

Однако, командарм генерал-полковник Курочкин не простил нам этого просчета. Командование 107 стрелковой дивизии было строго наказано. Командир дивизии генерал Бежко был отстранен от командования дивизией. Дивизию принял молодой командир-полковник Петренко. Полковник Петренко оказался грамотным, незаурядной храбрости командиром.

Ставился вопрос о дальнейшем использовании командующего артиллерией 107 СД подполковника Короткова М.Г. К счастью, артиллерия, возглавляемая Коротковым, при атаке немцев не была застигнута врасплох, и артиллеристы сделали все от них зависящее, чтобы задержать противника. Командующий артиллерией корпуса полковник М.Н. Горский, который возглавлял боевые действия по восстановлению положения, на месте обстоятельно ознакомился  с причинами оставления позиций. М.Н. Горский доложил свои выводы командарму и просил командующего артиллерией дивизии оставить на месте. Командарм внимательно выслушал М.Н. Горского и согласился с его выводами, однако взыскание М.Г. Короткову объявил. В конце октября начальник штаба корпуса Д.Л. Казаринов был назначен командиром 246 СД. Жаль было такого начальника. Он с нами как с детьми обращался и называл нас не по имени, а «сынок». От него было можно многому научиться. И военной смекалке, и штабной культуре, и житейской мудрости.

Пока стояли в обороне, у нас произошел еще один неприятный случай. Как-то через линию фронта в расположение наших войск перелетел американский самолет «Б-26». В то время его называли крепостью. Это огромный четырехмоторный бомбардировщик с экипажем 11 человек. Летел он на большой высоте. Ему начали подавать опозновательные сигналы, но ответа не последовало. Тогда открыли по нему огонь наши зенитчики, а позже поднялись в воздух два истребителя и усилили огонь зенитчиков. Истребители также со своей стороны открыли огонь. Вдруг самолет загорелся и быстро начал терять высоту. Примерно с высоты 1500 метров экипаж самолета, все его одиннадцать членов, выпрыгнули и начали на парашютах спускаться на землю. Не успевали они опускаться на землю, как с них на ходу все успели снять. Часы, меховые куртки, обувь и другие вещи, полагая, что это вражеский самолет. Каково же было наше удивление, когда их привели в штаб корпуса и стали допрашивать. Выяснилось, что это американский бомбардировщик – отбомбил немецкие позиции, а на обратный путь для возвращения на свою базу у него не хватило бензина, и они решили сделать посадку на один из наших аэродромов.

Они решили кратчайшим путем пересечь линию фронта Советских войск и произвести посадку на ближайшем Советском аэродроме. Однако, данных для опознания своего самолета у них не оказалось. Отсюда и случилось это досадное недоразумение с нашими союзниками. Видик у них после обработки нашими солдатами, прямо сказать, был неважнецкий.

Пришлось извиниться перед ними за случившееся досадное недоразумение и дать команду к розыску их одежды. К нашему счастью все было быстро найдено и возвращено владельцам. Трудностей в розыске вещей не было. Как только из корпуса сообщили, что раздели своих союзников, моментально все вещи солдаты принесли сами и вежливо также извинились.

Инцидент был исчерпан. В штабе корпуса их хорошо угостили и отправили в армию для переправы на свою базу. Перед тем, как опуститься экипажу на землю ко мне приехал офицер-зенитчик, чтобы подписать акт о том, что они сбили самолет. На фронте был введен такой порядок: о необходимости документально подтверждать о том, что именно самолет был сбит этой частью, а не какой-либо другой. Это право подписания основ было представлено артиллерийским штабом общевойсковых и танковых соединений.