В это время нашу дивизию передали в подчинение 28 стрелкового корпуса. Мы об этом ничего не знали, как вдруг приезжают незнакомые комиссары артиллеристы и требуют к себе командующего артиллерии дивизии, меня и начальника артвооружения майора Козлова. Когда мы прибыли и доложили о своем прибытии, к нам подошел высокий, стройный, красивый на вид полковник и отрекомендовался: «Командующий артиллерией 28 СК полковник Горский Михаил Николаевич». С ним прибыл начальник штаба артиллерии корпуса подполковник Крюков, начальник артвооружения корпуса майор Теличенко В. и его помощник старший лейтенант Барановский М.А. На первый взгляд, командующий артиллерией показался нам чересчур педантом. Через некоторое время нашей беседы мнение у нас о нем изменилось. Михаил Николаевич оказался общительным товарищем, обладающим таким качеством, как чувство юмора. Обычно говорят, что новая метла всегда чисто метет. Пожалуй, это относится, как правило, когда прибывает новый начальник и начинает наводить свои порядки.

В целом командующий артиллерией после знакомства с действием артиллерии дивизии и с ее командирами остался доволен, но выразил некоторое неудовольствие теоретической подготовкой некоторых наших командиров-артиллеристов. Пользуясь пока некоторым затишьем на фронте, мы по-серьезному начали проводить занятия с командирами по повышению их теоретического уровня – в пределах наших возможностей. Никакого приказа о переходе к обороне мы не получали, но и наступать также дальше не могли. Необходимо было хотя бы частично произвести доукомплектование личным составом и усилить части артиллерией и танками, чтобы продолжать наступление.

На нашем участке фронта наступило затишье. Иногда прилетят несколько немецких самолетов, сбросят бомбы в беспорядочном порядке и, если им удавалось, возвращались восвояси. В это время наша авиация имела превосходство в воздухе, и противнику разгуливать в нашем воздушном пространстве безнаказанно не приходилось.

Обычно их разведывательный самолет двухкилевой «Фокке Вульф-189», как правило, часов в 17-19 вечера регулярно пролетал над нашим расположением. В дивизии его в шутку называли «старшиной фронта». Бывало, как только он появляется, говорили: «Старшина фронта проверяет наши беспорядки, т.е. плохую маскировку». После его облета иногда появлялась группа бомбардировщиков противника. Мы полагали, что долго не должны так продолжать отсиживаться на плацдарме. Если не на нашем участке фронта, так где-то в другом месте должно было снова развернуться наступление, которое и нас вовлечет в общую колею наступательных действий.

А пока продолжали совершенствовать оборону и систему артиллерийского огня. От дивизиона и выше были составлены карты или планшеты управления огнем, подготовлены по направлениям и рубежам таблицы исходных данных, четко отработана система сигналов вызова огня по целям и участкам. Все это было увязано с общевойсковыми командирами. 

Однажды прибыл командующий артиллерийского корпуса и решил проверить нашу систему управления огнем артиллерии дивизии. Я в это время находился на НП командира 2-о дивизиона майора Паршина, который располагался на правом берегу Днепра. Телефонист сообщил, что вызывают к телефону начальника штаба артиллерии дивизии. Я подошел к телефону. Звонил начальник штаба артполка майор Рак и передал, что меня на КП дивизии вызывает командующий артиллерией корпуса. Думаю, зачем я ему понадобился, ведь на КП находился командующий артиллерией дивизии. Приказ, есть приказ. Ехать надо.

Прибыл на КП, доложил: «По вашему приказанию прибыл». Михаил Николаевич не дал мне докончить свой доклад и задал контрвопрос: «Ты артиллерист или нет?» Я сначала не понял, в чем дело. Немного успокоившись, ответил: «До сих пор был артиллеристом». «Покажи мне карту управления огнем артиллерии дивизии». Я достал свою карту и передал ему. Вот, говорю, наша карта, которая мной была составлена по приказу командующего артиллерией дивизии. Он покрутил ее, повертел, проверил на выдержку некоторые данные, отдал обратно и одновременно подал другую. «А это что за карта управления огнем?»

«Впервые вижу эту карту», – ответил я. Карта, о которой он меня спросил, была действительно составлена безграмотно в артиллерийском отношении, но для меня было также загадкой – откуда она взялась.

Как мог командующий артиллерией дивизии, не проверив, представить этот документ. Оказывается, это ему передали в артполку. Зачем командующему артиллерией потребовался «дубликат» в худшем варианте, не знаю. Мой ответ понравился командующему арт. корпуса, когда я вывел из затруднительного положения своего начальника.

Я ответил: «Это командующий не посмотрел и по ошибке подал Вам другую карту». Командир артполка подполковник Старостин был хорошим организатором и смелым командиром, но в артиллерии, на мой взгляд, он был случайным товарищем. Он совершенно не имел никакого артиллерийского образования, а до войны служил в войсках внутренней охраны. Попал каким-то образом в артиллерию, овладел некоторыми простейшими способами подготовки исходных данных и стрельбы и продолжал командовать даже полком. Его же начальник штаба, майор Рак, был очень развитым командиром. Имел хороший общий уровень общеобразовательной подготовки, но также, как и командир, не имел специального артиллерийского образования. При грамотном командире-артиллеристе майор Рак был бы замечательным штабным артиллеристом.

Так мы на этот раз разошлись полюбовно с командующим  артиллерийского корпуса. Я вывел из затруднительного положения Вержиковского, а М.Н. Горский остался доволен моей находчивостью. Время близилось к 26 годовщине Октябрьской Революции, а мы пока оставались на своем плацдарме. Второй случай меня свел с М.Н. Горским во время занятий. Однажды М.Н. Горский собрал командующих артиллерией дивизий и начальников штабов со штабами на занятие по изучению проекта полевого Устава. Разбирали мы те главы Устава, которые были связаны с применением артиллерии в различных видах боя. На этом занятии рассматривался один вопрос: использование артиллерии дивизии и корпуса в наступательном бою на подготовленную оборону противника. Выезжали на местность, где разбирали вопросы в конкретной обстановке. Здесь у меня с Горским возникли некоторые разногласия по выполнению конкретных задач артиллерией, эффективности ее огня и расходе снарядов на выполнение этих задач. Он на меня немного нашумел, назвал меня «растратчиком» в отношении расхода снарядов, однако убедить не сумел, и я остался при своем мнении. Я полагал, что он мне когда-нибудь при удобном случае припомнит наш спор. Занятия закончились конкретным разбором, и мы уже начали все укладывать и готовиться к отъезду. Вдруг! Горский объявляет командующим артиллерией дивизии и Пискунову остаться, а остальные могут разъезжаться. Мне немного стало не по себе. Думал, что сейчас в присутствии командующих артиллерией дивизий начнет меня распекать, иначе он бы оставил и других начальников штабов.

А оказалось то, чего я никогда не мог ожидать. Он завел в свой, довольно просторный блиндаж и со вкусом оборудованный и предложил вместе отобедать. За обедом у него, естественно, оказалось и по стопке водки, от которой никто не отказался после занятий на воздухе. Завязался разговор о различных делах между командующими, в который я старался не встревать. Они, по сути дела, все годились мне в отцы и было бы бестактно с моей стороны в такой момент вмешиваться в разговор, когда тебя не просят. Сижу себе спокойно и ожидаю одного, скорей бы возвращаться в дивизию.

Ко мне подошел М.Н. Горский и спросил: «Что так невесел?». Я даже не помню, что пробормотал в ответ.

В разговоре он бросил реплику: «Однако же ты, братец, ершист – не желаешь уступать старшему».

«Если меня не убедили – могу прекратить разговор и остаться при своем мнении. Это хорошая черта», – ответил он. На этом наш разговор закончился, и мы вскоре собрались и разъехались по своим дивизиям. С 3 на 4 ноября войска 38-й армии с Лютежского плацдарма начали наступление на Киев, а в канун 26 годовщины Великой Октябрьской революции овладели столицей Украины – городом Киевом.

Естественно, продвижение войск Первого украинского фронта западнее Киева создавало угрозу удара во флан группировки противника, который занимал оборону перед нашей дивизией. Из корпуса последовала команда: «Быть в готовности к преследованию противника». Но пока разведка докладывала, что немцы не собираются оставлять перед нами оборонительный рубеж. Числа 9 или 10 ноября организовали разведку боем силами стрелкового батальона. Средств усиления мы не получили и довольствовались тем, что у нас у самих было. Во время боя батальон без особых усилий занял первую, а затем вторую траншеи противника.

Немцы, оказывая незначительное сопротивление, начали отходить в западном направлении – в направлении Калинковичи-Мозырь. Когда об этом доложили в корпус, последовала команда начинать преследовать противника. Части дивизии уже были к этому готовы, снялись со своих позиций, сначала в боевых порядках, а затем в походных колоннах, начали преследовать противника.

Я во время боя батальона находился на НП, откуда происходило управление.

Как только мы получили команду о преследовании, полковник Вержиковский послал меня на бывший наш передний край с задачей установить очередность следования артиллерийских подразделений и частей. Нужно было строго предупредить о движении артиллерии только по разминированным дорогам. Немцы в полосе своей обороны наставили мин, что без тщательной проверки и разминирования можно было взлететь на воздух. Все минные поля не только противника, но и наши были оставлены и поэтому на марше требовалась особая осторожность и строгая дисциплина. И вот, выполняя эту миссию, чтобы обезопасить людей,  я сам оказался ее жертвой. Когда я благополучно пропустил через передний край артполк и предупредил майора Кочино, командира истребительно-противотанкового дивизиона о порядке движения, сам по разминированной колее на Виллисе последовал за ними.

Пришел в себя я только в медпункте стрелкового полка. Они меня подобрали у дороги в бессознательном состоянии. «Что случилось со мной?» – спросил я врача медпункта стрелкового полка. «Все в порядке», – ответил доктор. Мне рассказали, что когда я проезжал в Виллисе,  вдруг произошел сильный взрыв.

Оказывается, мы наехали на противотанковую мину. Шофера я предупредил, что двигаться только по колее за впереди идущими машинами. Причин могло быть две. Возможно, мина не сработала, когда прошли первые машины, или шофер свернул с колеи. От нашего Виллиса ничего не осталось. Разбросало его по кускам в разные стороны.

Там, где меня подобрали, саперы еще извлекли 9 противотанковых мин.

Я еще раз спросил полкового врача, что со мной. Крови на себе нигде не обнаружил, но все тело настолько болело, что я не мог ничем пошевелить. Врач ответил: «Все в порядке, кроме ног». О них он ничего сказать не может, открытого перелома нигде не обнаружено. Ноги сильно распухли и посинели.

Сапоги у меня разрезали, сделали несколько обезболивающих уколов и отправили в медсанбат. В медсанбате сделали снимки ног, рентгеноскопию грудной клетки и определили, что у меня сильная контузия. Имеется скрытый перелом ниже колена в левой ноге и трещина кости в правой. Наложили гипс и предложили эвакуироваться в армейский госпиталь. Я врача спросил, есть ли что-нибудь опасное. «Опасного ничего нет, но полежать придется». «Тогда я не поеду в госпиталь», – ответил доктору и стал его упрашивать не оставлять меня в медсанбате. Меня уговаривали, что медсанбат часто переезжает с места на место, и мне будет плохо, и лечение будет проходить более длительное время.

Однако, я очень не хотел покидать дивизию, где уже привык и хорошо сработался с офицерами отделов штаба дивизии. Меня в медсанбате будут приходить навещать сослуживцы, а это одно из лекарств для лучшего выздоровления. Командир медсанбата доложил обо мне командиру дивизии, который разрешил меня оставить в медсанбате. Так я следом за частями дивизии с медсанбатом двигался вперед и был в курсе всех дел, какие проходили в дивизии. О ее успехах и где постигали какие неудачи. Первая наша передислокация была в г. Брагин Гомельской области, а потом двигались все дальше и дальше на Запад. Я не ошибся в своем предположении. Ко мне действительно чуть ли не каждый день кто-нибудь приходил наведывать.

Приезжали Вержиковский, майор Матвеев – начальник разведотделения, майор Молчанов – начальник оперативного отделения, и каждый что-то привозил. Однажды меня навестил даже командующий артиллерией корпуса М.Н. Горский. После нашей короткой беседы Михаил Николаевич сказал: «Поправляйся скорей – ты мне очень нужен». Я этому разговору не придал значения. «Зачем», – думаю, – «я понадобился Горскому. Очевидно, эту фразу вымолвил из состадания ко мне», – подумал я. Бессменный мой ординарец ефрейтор Пошинин иногда ухитрялся по 2-3 раза в неделю побывать у меня. В медсанбате лежать без движения, поверьте, скучновато. Неудобно, когда тебя ворочают, и ты сам не можешь сходить по естественным надобностям. Постоянных больных и раненых, с кем бы можно поговорить, не было. Медсанбат – это перевалочная база. Окажут первую квалифицированную помощь и если транспортабельный – сразу же на эвакуацию. Пролежал я в гипсе около месяца и в первой половине декабря сняли с меня эти кандалы. Теперь я мог передвигаться с помощью клюшки и костыля.

После снятия гипса ногам делали теплые ванны. Через неделю после проделывания указанных процедур я смог передвигаться уже без костыля, только с помощью клюшки, так называл я палку, которую использовал для поддержки при передвижениях. Дивизия в это время подходила к району города Овруча. Продвижение вперед замедлилось, и дивизия некоторое время вела бои с переменным успехом.

Противник в этом районе оказывал ожесточенное сопротивление, а части дивизии за время наступательных боев с Днепровского плацдарма изрядно поредели. Немцы в это время начали применять тактику действия танков в ночных условиях. Это вносило некоторую дезорганизацию в управление частями. Бывали случаи неожиданного появления танков противника ночью в расположении командных пунктов дивизий и корпусов. Штабы оказывались отрезанными от войск, и всякое управление терялось. Естественно, необходимо было выработать методы и способы борьбы с танками в ночных условиях. На всякий яд вырабатывается и противоядие – как говорит старая пословица.