Новый год мы справляли на старом месте дислокации. Во второй половине января 17-я дивизия, в состав которой входил наш артиллерийский полк, получила приказ убыть на погрузку. Конечно, все догадывались, куда нас должны отправить, но наши предположения могли быть и ошибочными. Однако, на этот раз наш прогноз оказался правильным. Нам окончательно стало ясно, когда наш эшелон был направлен в Ленинград. В Ленинграде нас разгрузили, и мы получили приказ дальше следовать своим ходом к советско-финской границе.

 За Ленинградом мы заночевали. В мирное время у командиров был всегда укомплектован, так называемый, тревожный чемодан. В комплект тревожного чемодана входило не только запасное обмундирование, белье, но и постельные принадлежности, подушка, простыни и одеяло. 

 Все это, согласно перечня, было укомплектовано и у меня. На привале, где мы должны были заночевать, я попросил ординарца принести чемоданы и достать постельные принадлежности. Мой ординарец пришел растерянный и ответил, что чемоданов не оказалось. Ларчик открывался просто. Пока мы занимались разгрузкой техники и имущества, жулики Ленинграда не спали и сперли мои чемоданы. Такие случаи оказались и у моих сослуживцев по полку. Так что пришлось, как говорится, шинель подсиживать и шинелью укрываться. 

 21 января мы прибыли на Северо-Западный фронт и были подчинены 7-й армии, которая действовала на Карельском перешейке. 

 Командовал армией Грендаль, командующим армии был комдив Парселов, а начальником штаба артиллерии армии – полковник Говоров. От начартдива, комбрига Кориофилли, полк получил задачу занять боевой порядок и быть готовым к боевым действиям согласно приказа. 

 Мы, как обычно, как учили нас в мирное время, выехали на рекогносцировку. Каждый командир брал с собой командиров взводов, управления, а также связного. Ватага получилась довольно солидная, когда мы вышли на одну из высот. Это не могло укрыться от наблюдателей финской армии. 

 Не успели мы открыть карты, как финны открыли по нам сильный минометный огонь. Естественно, наш народ был еще не обстрелян и рассыпался в разные стороны, ища соответствующие укрытия. Огневой налет финнов оказался безрезультатным, но нам он преподал урок маскировки. Это уже была настоящая война, а не тактическое учение. Здесь каждая оплошность и просчет стоили многих жизней. Поэтому действовать требовалось умело, применяя свою военную грамотность. 

 В первые дни войны бои шли с обеих сторон без особого успеха. Были незначительные продвижения вперед, но больше всего продолжались бои, как принято говорить, местного значения. 

 Финны же искусно маскировались, иногда целые часы пристального наблюдения за их действиями оказывались безрезультатными. Причем, они были хорошими лыжниками. Иногда, в ночное время, они пробирались в наши тылы и зверски расправлялись с нашими мелкими тыловыми подразделениями и медицинскими пунктами. С приходом на фронт лыжных батальонов наши тылы были полностью очищены от финских кукушек и пробравшихся отдельных групп. После чего до конца войны они уже больше не посмели засылать к нам в тыл свои группы. Территория Финляндии покрыта в большинстве своем хвойными лесами. Активные же боевые действия, в основном, шли на открытой местности, на полянах между лесными массивами. Как правило, на одной опушке оказывались наши части, на другой опушке – финские. Надо отметить, что финны довольно основательно готовились к боевым действиям. На всем нашем пути наступательных действий оборона была построена заблаговременно. Кроме полевых оборонительных сооружений, развитой системы траншей и ходов сообщения были и железобетонные сооружения. Перед каждой оборонительной полосой были установлены в несколько рядов гранитные надолбы, довольно большой высоты, которые не всегда могли преодолевать танковые части. 

 Глубокие снега сковывали маневрирование подразделений, тем более частей. Вообще свернуть с дороги было невозможно. Если образовывалась пробка на дороге, то приходилось применять единственный способ – свалить машину в кювет, которая мешала продвижению. 

 Конечно, машинами так легко не разбрасывались, их после вытаскивали тягачами, и она обратно вступала в строй, но эта вынужденная мера была необходимой. 

 К 8 февраля мы с боями дошли до реки …, где остановились и стали готовиться к более решительному наступлению. Такое наступление намечалось начать 12-13 февраля 1940 года. Пехоте нашей очень трудно было передвигаться из-за глубоких снегов, а одевали личный состав очень тепло. Выдавали полушубки, ватные брюки, фуфайку, валенки и плюс к тому – химические грелки. Естественно, двигаться на лыжах в такой одежде вообще невозможно, да сказать по правде, большинство и не умело по-настоящему ходить на них. Были и такие парадоксы – смотришь, идет по снегу солдат или командир чуть ли не по пояс, а лыжи несет на плече. 

 Такая забота о том, чтобы наши солдаты, сержанты и командиры были тепло одеты, с одной стороны, радовала нас, а с другой, иногда приносила неоправданные жертвы. Мороз в Финляндии в это время доходил до -50°. Замерзала даже водка. Хлеб, если кто его не держал в кармане, замерзал, и тогда его нужно было распиливать. 

 Иногда усталые бойцы от переходов и боевых действий в такой теплой одежде не ощущали холода и засыпали. Результат после такого сна бывал очень плачевный: или обмораживали конечности, а некоторые товарищи и совсем замерзали. 

 Помещений на пути нашего наступления финны не оставляли – все сжигали. Оставались только печки и трубы от них. Поэтому произвести обогрев личного состава во время переходов и наступления, хотя бы на коротке, не было возможности. На границе с Советским Союзом у финнов были военизированные поселения, так называемые «Щуцкоровцы», которые в любое от мирного труда время могли перейти к боевым действиям. Отсюда, при продвижении наших войск вглубь территории Финляндии они все уничтожали и со своими семьями уходили вместе с войсками. При осмотре занятых нами долговременных железобетонных укреплений внутри их были обнаружены детские кроватки и даже детская одежда. Это говорило о том, что семьи находились со своими мужьями-воинами в этих дотах до тех пор, пока войска их не покидали. 

 Поэтому нашим войскам приходилось довольствоваться для прикрытия от холода лесом и глубоким снегом. В последующем мы научились быстро сооружать временные укрытия типа землянок, в которых устанавливали железные печурки для обогревания. Благо, что леса в Финляндии для сооружения таких убежищ было предостаточно. 

 Подходило 13 февраля: начало очередного наступления после некоторой подготовки и передышки. У нас, артиллеристов, все было готово. Ожидали только подачи сигнала начала артподготовки. Для пехоты были сделаны броневые щетки на лыжах. При сближении с противником бойцы-пехотинцы были укрыты от ружейно-пулеметного огня противника. Снарядов для выполнения поставленных задач не жалели. Строгого лимита в снарядах не устанавливали, хотя зря никто не расходовал. Трудности у нас артиллеристов возникали в связи с тем, что финны очень тщательно соблюдали меры маскировки и не представлялось возможным достоверно разведать цели, по которым планировали вести огонь. Планировали артиллерийский огонь не только по разведанным и достоверным целям, а также и по предполагаемым скоплениям живой силы, техники и огневым позициям артиллерии. 

 У финнов нарезной ствольной артиллерии на фронте было не так много. Они больше применяли минометные подразделения. Надо сказать, огонь минометов финнов приносил нам, довольно-таки, сильное беспокойство, иногда от минометного огня наши части несли потери. Во-первых, финны хорошо знали каждый кусочек своей территории; во-вторых, концентрация наших войск была довольно плотная. При такой плотности войск безусловно были и потери, когда финны проводили огневые налеты. 

 С утра 13 февраля началась артиллерийская подготовка, а за артподготовкой последовала атака пехоты. Артиллерия сопровождала пехоту во втором периоде, применяя различные методы как последовательное сосредоточение огня (ПСО), а на отдельных направлениях – и огневой вал. Продвижение пехоты в первые часы шло довольно медленно. Финны упорно сопротивлялись и прицельным огнем ухитрялись выводить из строя наших бойцов даже находящихся за бронированными щитками. Они успешно применяли артиллерию бронепоезда. 

 Наша авиация долго охотилась за одним бронепоездом и никак не могла его обнаружить. Финны ухитрились применить такую маскировку: сверху бронепоезда проложили шпалы и рельсы и получалось, что бронепоезд сливался с общей железной дорогой и поэтому трудно его было обнаружить. Однако, пирату долго не пришлось действовать безнаказанно. Однажды он произвел залп, его координаты быстро были засечены, и авиация разбомбила рельсы, отрезав ему путь отхода. Здесь дым его на этом маленьком участке выдал, и бронепоезд был уничтожен. Я несколько отступил от общей хронологии начатого наступления, чтобы несколько осветить отдельные элементы начала наступления. 

 Время уже перевалило далеко за полдень, а продвинулись наши части вперед буквально на 2-3 километра. Огневую позицию своей батареи я еще не менял, а сам с органами управления следовал непосредственно за цепью пехоты. Время уже клонилось к вечеру, когда я услышал голос командира отделения разведки Коваленко. Он доложил мне, что принесли обед и просил, чтобы мы быстро покушали, а то все остынет. В это время лично я и взвод управления батареи из-за некоторого пренебрежения использования местности жестоко поплатились.

 Мы расположились за большим валуном, чтобы немного перекусить. Сами мы артиллеристы, а не учли того, что такие предметы являются хорошими ориентирами. По этим точкам готовились наиболее точные исходные данные для стрельбы, проводилась пристрелка этих точек, а впоследствии от них производился перенос огня на другие цели. Финны безусловно заметили наше расположение у этого валуна.

 Только мы с командиром взвода лейтенантом Сальником приступили к приему пищи, а командиру отделения приказали, чтобы он продолжал вести наблюдения, поскольку он уже покушал, как произошло несколько разрывов мин в нашем расположении. Когда я пришел в себя, то увидел ужасную картину. Вычислитель, телефонист и разведчик оказались убитыми, командир взвода управления Сальник стонал весь израненный. Я сам получил тоже несколько осколочных ранений. 

 Надо отметить, что санитарная служба полка и дивизии находилась очень близко от передовой. Нам оказали первую помощь и всех ребят раненых сразу же эвакуировали в медсанбат с последующей эвакуацией в полевые госпиталя, и, если позволяла транспортабельность после оказания квалифицированной медицинской помощи, отправляли в стационарные госпиталя.

 Я дотемна отказался покинуть поле боя и остался на наблюдательном пункте. Одновременно сообщил на огневую позицию младшему лейтенанту …, чтобы с наступлением темноты прибыл на НП и принял бы командование батареей. 

 После предварительной обработки ран в медсанбате меня отправили в госпиталь, в бывший финский городок, на берегу финского залива – Териоки. В госпитале у меня извлекли несколько осколков, и я быстро пошел на поправку. От эвакуации в тыловые госпиталя я отказался, потому что чувствовал себя вполне нормально.

 Единственно – беспокоили руки. И я считал, что можно было бы смело возвращаться в свою дивизию и долечиваться в медсанбате. 

 В то время командиры считали свой полк родным домом, и никто не хотел оставлять его. Я, будучи в госпитале, не мог себе представить, что буду проходить службу где-то в другой части. При малейшей возможности старался узнать, где находится полк и как там идут дела. Меня не покидала мысль – скорей бы возвратиться в полк любыми путями. 

 Однако, кто-то в полку надо мной сыграл злую шутку и распространил слух, что Пискунов умер от ран. Эти слухи через письма командиров полка дошли до их семей, а потом и до моей семьи и, естественно, нанесли ей большую моральную травму. Жена в это время ожидала второго ребенка, а тут – такой удар. 

 Я, конечно, тоже виноват перед ней, что сразу не сообщил о своем положении, чтобы она не беспокоилась. Я мог бы попросить кого-нибудь из медперсонала написать пару слов и отправить жене. Я сам в первое время не мог написать, у меня были повреждены руки и не хотел жену расстраивать, а вышло совсем наоборот. 

 Как только немного поправился, я сразу же об этом написал домой и стал подумывать о возвращении в часть. Я не только не хотел после лечения получить направления в другую часть, а даже как-то боялся покинуть свою часть. Меня уже в полку хорошо знали по работе, да и по боевым делам, хотя в бою мы были не так много времени. В боевых делах люди познают друг друга очень быстро, здесь рекомендаций не требуется. В конце февраля я стал просить лечащего врача, чтобы меня выписали в часть, мотивируя тем, что в части имеется хороший медпункт, и я смогу принимать все необходимые процедуры. 

 По правде говоря, за две недели в госпитале мне все осточертело и хотелось увидеть быстрее своих ребят в батарее и дивизионе. 

 Врач не внял моим просьбам и ответил, что ему лучше известно, могу я ехать в часть или нет. Тогда я стал подумывать о вариантах самостоятельного ухода из госпиталя. Доктору заявил, что  если меня в ближайшее время не отправят в часть, то я сам уйду.  В действительности врачи всегда склонны преувеличивать состояние больного после ранения. Возможно, действовало и то, что в Финляндии фронт был довольно невелик и недостатка в военных кадрах не ощущалось. Поэтому врачи старались больных поставить на ноги по-настоящему, да и очевидно жалели пускать на фронт не полностью здорового человека. Я чувствовал себя довольно хорошо. Кости у меня оказались не поврежденными, а мясо быстро зарастало. Начались мои приготовления к побегу, если официально меня не отпустят. Сестры и санитарки рады бы отпустить, но побаивались врача.

 В один прекрасный день в госпиталь прибыла машина с того района, где действовал наш полк. Я, не долго думая, упросил сестру дать мне одежду. Меня поддержали товарищи по палате, которые лежали в более тяжелом состоянии. Стали уверять, что я совсем здоров. Уговорили сестру выдать одежду, но она предупредила, что перед врачом будет отвечать вся палата. Все согласились. 

 Я быстро оделся, попрощался с ребятами и уехал. Я пообещал, как доберусь до части, так сразу же напишу письмо, чтобы не беспокоились. На том и порешили. В пути следования я встретил одного своего однокашника по училищу, Нагорного. Когда мы разговорились с ним, куда он едет, то к моему счастью оказалось, что он едет в наш полк на должность старшего адъютанта дивизиона. 

 Вдвоем уже было добираться веселей. На другой день мы добрались до полка. Я прибыл в штаб, зашел к командиру полка полковнику Зуеву И.Г. и отрапортовал, что прибыл в его распоряжение для прохождения дальнейшей службы. Он очень удивился моему внезапному появлению. Оказывается, у него тоже были ложные сведения, что я умер от ран. Он с усмешкой посмотрел на меня и сказал, что меня уже похоронили. «Теперь», – говорит, – «ты будешь долго жить». Я ответил: «Как видите, жив, здоров, весь перед вами». «О том, что жив я вижу, а на счет того, что здоров – пока не знаю». С ним вместе находился комиссар полка – полковой комиссар Волкинштейн и начальник штаба – капитан Стефанов. 

 Начальник штаба спросил у меня направление из госпиталя, которого у меня не оказалось. Полковник Зуев с усмешкой посмотрел на меня и сказал: «Значит сбежал». «Сбежал, товарищ полковник», – повторил я. «Но ведь мы тебя без направления не можем принять, это получается, что ты как бы дезертир». 

 -  Разрешите мне пойти в батарею, товарищ полковник, там меня примут.

- Нет, пойдете в полковые тылы, где находится полковой медицинский пункт и будете там долечиваться.

 Получив разрешение идти, я, конечно, вместо полкового тыла пошел к себе на батарею. Предварительно узнав, что командиром батареи там до сих пор является ком. взвода Сальник, и должность по-прежнему оставалась вакантной. 

 Батарею я разыскал быстро. Сколько было радости при встрече со своими ребятами. Старшина батареи Конох быстро оповестил огневые взводы и взвод управления, что комбат жив и вернулся на батарею. Быстро сообразили походный обед с довольно лакомыми угощениями. В госпитале этого мы не видели, что оказалось здесь на столе. Оказался и шоколад, и хорошее вино, и много других деликатесов. Я спросил старшину, где это он все раздобыл. Он ответил, что на батарею почти ежедневно приходят автомашины с подарками. Наш народ, оказывается, очень щедро обеспечивал своих воинов всем необходимым. Выпили по чарке вина, и беседа пошла еще активнее. Он подробно рассказал мне о всех боевых делах, которые совершали за это время и какие предстоят задачи. Наша дивизия шла в направлении Выборга, но должна была его обходить с севера. 

 После сытного угощения я немного решил отдохнуть, после чего отправиться на НП и принять командование. Надо сказать, я очень соскучился по своей батарее и по боевым делам, а поэтому вопреки советам командира полка ни в какие тылы не пошел. Вот время отдыха с нами чуть не случилась непоправимая беда. Для растапливания печи в землянке оказалось много пороха из артиллерийских зарядов. Обычно артиллерийские заряды для 122мм гаубиц комплектуются полные, а стрельба в большинстве случаев идет на 2-4 зарядах. Остаются вынутые из гильзы пучки пороха. Таких пучков набиралось довольно-таки много. Иногда их прямо на огневых позициях сжигали. Ребята нашли применение пороху – растапливание печки в землянках, а иногда подбрасывали понемногу в печку в качестве топлива. 

 На этот раз несколько мешочков пороха оказалось около растопленной железной печурки. Очевидно, к этому привыкли и никто не обратил серьезного внимания. От сильного накала печки порох вспыхнул, и в землянке начало гореть различное имущество. Наше счастье, что в это время в землянке не все спали. Мы по тревоге быстро вскочили и, прикрывая лицо кто чем может, начали выбегать из землянки. На этот раз никто не пострадал. Я сказал своим подчиненным, что хорошую встречу устроили своему комбату – чуть заживо не сожгли. Конечно, это было сказано в шутку, но эта шутка могла нам дорого обойтись. 

 Началась снова моя повседневная боевая жизнь. Дивизион наш поддерживал стрелковый полк 17 стрелковой дивизии, которым командовал полковник Крылов. Продвижение наше проходило с тяжелыми боями и довольно медленно. Театр военных действий оказался очень тяжелым. Кругом лес, глубокие снега да плюс к тому – очень сильные холода. 

 Надо отметить и то, что воевать мы по-настоящему не умели. Всего на этом фронте в то время хватало: и героизма, и снабжения всем необходимым, короче говоря, армия ни в чем не нуждалась, одного не хватало – военной выучки разумно все применить. До моего возвращения из госпиталя финны часто засылали своих кукушек в наши тылы, которые иногда выводили из строя наших воинов. Особенно они охотились за командирами. С появлением наших лыжных батальонов, как я указывал, тылы были полностью очищены от всех вражеских групп и отдельных снайперов. О том, что финны после этого потеряли всякую возможность засылать к нам в тыл свои группы, проводить различные диверсии и получать информацию, говорит следующий пример: финны к нам забрасывали листовки с таким рисунком и текстом «стол, на столе самовар, а за столом сидят люди, одеты во все красное и распивают чай». Это они наших людей, т.е. пленных, разрисовывали во все красное. Под рисунком гласила следующая надпись: «Переходите к нам в плен, у нас для ваших пленных в первую неделю будет сладкий чай и усиленная порция махорки».

 Очевидно, дела их были плохи, если они хотели удивить наших солдат сладким чаем и усиленной порцией махорки. У наших солдат почти не выводился шоколад и папиросы, которые только получали в посылках, а сахар и табак в подразделениях расходовался по потребностям. Его даже некуда было девать. Дела у меня с поправкой шли хорошо. На фронте тоже все шло своим чередом. Мы уже подошли к реке Вуокса и шли параллельно ее руслу. До Выборга оставалось несколько километров, хотя наша дивизия непосредственно на Выборг не наступала. 

 В первых числах марта я получил из дому известие, в котором сообщалось, что у нас родилась дочь. Жинка решила ее назвать Светланой. Кроме общей радости для жены прибавилось немало и забот. Двое малых ребят на руках, родных близко никого нет. Чтобы сходить в магазин, нужно было малышей одних оставлять дома. Спасибо соседям. Напротив нашей квартиры жили очень добрые соседи по фамилии Кухтины – Михаил и Екатерина. Они всем, чем могли оказывали посильную помощь жене, а когда нужно – и оставались присмотреть за ребятами. Надо отдать должное выдержке супруге: она в письмах никогда ни на что не жаловалась, единственным ее желанием было, чтобы я скорей вернулся с фронта. В это время я замечтался и не заметил, как ко мне на пункт пожаловало высокое начальство армии – командующий артиллерией армии комдив Парсегов и начальник штаба артиллерии армии полковник Говоров. В период Великой Отечественной войны полководческий талант Говорова был всем известен. Он успешно командовал различными армиями, ленинградским фронтом, за что ему было присвоено звание Героя Советского Союза и высшее воинское звание маршала Советского Союза. 

 На НП для освещения использовался кабель. Горела резиновая отлетка от кабеля. После такого освещения через несколько часов смело можно сойти за негра. 

 Разведчик, наблюдавший сверху, передал мне, что на НП идут командиры высоких рангов. Я вышел, встретил их и доложил об обстановке на своем участке фронта. Командующий с усмешкой, вроде ни к кому не обращаясь, сказал: «Откуда такой негр взялся?» Я понял, что это сказано в мой адрес и ответил ему с детской наивностью, что это сажа от освещения. 

 Причин визита высоких начальников я не знал, но в мысли закрадывалось мнение, что, наверное, скоро опять начнется более решительное наступление. 11 марта командир стрелкового полка,  полковник Крылов, сообщил нам, что 12 марта начнем наступать и показал на местности направления наступления.

 С наших наблюдательных пунктов на территории противника просматривалась только опушка леса. Мы с Володей Кужепикшевым решили пробраться в тыл противника с радиостанцией, откуда и проводить корректировку артиллерийского огня. Надо сказать, что в тыл мы пробрались успешно. День мы просидели в финском погребе, ожидая сигнала, когда начнется наступление. С 12 на 13 марта ночью первый батальон полка начал наступление. Данные по объектам противника мы подготовили еще днем. Огневой мощи наших батарей оказалось недостаточно, и полковник Крылов запросил у нашего командира полка дополнительного привлечения артиллерийских подразделений для ведения огня. 

 Полковник Зуев спросил у Крылова, куда ему требуется усиление огня. Полковник Крылов ответил, что Пискунов знает, куда требуется огонь, свяжитесь с ним. В разговоре Зуев напомнил Крылову, что Пискунов находится в тылу полка после прибытия из госпиталя. Здесь я попал в немилость своего командира полка, что не выполнил его решения отправиться в тыл. У меня запросили по радио координаты, куда нужно произвести огневой налет. Мы с Володей передали эти данные, и через несколько минут по этим районам кроме наших батарей загрохотали еще несколько батарей. В течение ночи батальон из полка Крылова продвинулся вперед намного, втянулся в лес и продолжал вести бой. Мы предполагали с Володей, что с рассветом перейдут в наступление и остальные части дивизии. Вдруг, перед рассветом, мы получили команду от начальника штаба полка вернуться назад на свои прежние НП. 

 Когда мы подошли к переднему краю финнов, на опушку леса, начало уже светать. Проскочить незамеченными от финских наблюдателей было невозможно. Начали придумывать, что делать. Выход был один – сначала постараться проползти незамеченными по глубокому снегу, а затем выходить быстрыми перебежками. 

 Когда мы начали перебежки, финны нас заметили, но мы уже были в нейтральной зоне. Финны открыли по нам сильный ружейный и пулеметный огонь. Наши ребята со своих НП заметили наше тяжелое положение и открыли ответный сильный артогонь по переднему краю обороны противника. Так мы благополучно выбрались с Володей из этой ловушки на свой НП. 

 Слухи дошли, что наше правительство ведет переговоры с финским правительством об окончании войны, но мы не ожидали, что все так быстро обернется. Часов в 10, когда мы с Володей еще не успели опомниться после выхода через линию фронта, получили приказ открыть интенсивный огонь по оборонительным объектам финнов, выпустить все боеприпасы, оставить только неприкосновенный запас. Такое распоряжение получили не только мы, но и другие артиллерийские и общевойсковые подразделения и части. 

 Внезапно все загрохотало. Вообще было трудно понять, что делается. В воздухе стоял сплошной гул от выстрелов и наших разрывов на переднем крае обороны противника. 

 В 11-50 мы получили приказание – ровно в 12-00 прекратить огонь. Внезапно, как все загремело, также и стихло. Мы почувствовали какое-то странное ощущение. Мертвая тишина на фронте действует не лучшим образом, чем раскаты разрывов, а, наоборот, намного хуже. 

 Через несколько минут перед нами открылась неожиданная панорама. Финны группами стали выходить со своих убежищ и с криками направляться в нашу сторону. Можно было понять только одно слово – мир. Наши солдаты и командиры тоже ринулись к ним навстречу. Общее рукопожатие, обмен сувенирами длились примерно 15-20 минут. После чего мы получили приказ вернуться всем на свои места и ожидать дальнейших распоряжений. Так закончилась эта война, начатая по вине финнов, которая хотя длилась недолго, но жизней унесла довольно много. 

 Батарея наша также понесла некоторые потери. Убитых мы потеряли всего 5 человек. 

 Бывают такие предчувствия у людей, к которым я всегда относился с усмешкой. У меня в батарее был связист Осокин, который хорошо знал свое дело, добросовестно все выполнял, но страдал боязнью смерти. Он всегда просил меня: «Товарищ комбат, не берите меня с собой на наблюдательный пункт». Я учитывал его просьбу и оставлял его дежурным телефонистом на огневых позициях. 

 И вот, этому бойцу не пришлось дожить до окончания войны всего несколько часов. В марте оказалась порванной телефонная линия между ОП и НП. Красноармеец Осокин пошел по линии, чтобы обнаружить и исправить порыв. Во время движения его по линии упала шальная мина противника, которая оказалась роковой в его жизни. Осколком разорвавшейся мины и был убит красноармеец Осокин, не дожив до победы несколько часов. 

 У нас в артиллерийском полку безвозвратных потерь было немного, да и раненых тоже сравнительно мало. Намного больше потерь понесли наши общевойсковые части. В начале войны несли больше потерь, в последующем научились воевать, распознали тактику действия противника, и потери соответственно резко сократились. 

 Хочу в заключение о боевых действиях рассказать про один случай, который произошел с нашим танкистом. Наши подразделения проводили разведку боем, их поддерживало несколько танков. Когда после проведенного боя все возвратились обратно, один наш танк недалеко от переднего края противника заглох. Экипаж танка продолжал оставаться в танке. Через небольшой промежуток времени финны подогнали к танку две танкетки, прицепили буксир и, очевидно, хотели отбуксовать танк на свою территорию. Наверное от буксировки на скорости заработал мотор нашего танка. Каково же было удивление, когда экипаж нашего танка, на приличной скорости потянул эти две танкетки в нашу сторону с их экипажами. 

 После объявления нам, что с финнами подписан договор о перемирии, мы еще дня три продолжали находиться на боевых порядках в ожидании дальнейших распоряжений.