Мое детство, как и многих моих сверстников, прошло в деревне Стрелево бывшего Мосальского уезда Калужской губернии. Деревня Стрелево ничем не отличалась от других близлежащих деревень нашей местности. Правда, в нашей деревне не было такого деления на сильно богатых и бедных. Существовала какая-то интеграция деревни. Были средние крестьянские хозяйства и были бедняцкие семьи. Установить разницу можно было только по наличию крупного рогатого скота. У одних было по две коровы, у других – по одной. Малосемейных дворов у нас почти не было. В каждой семье было минимум 3-5 ребятишек, а больше семей многодетных.

У нас семья была большая. Оказалось какой-то закономерностью, что моя бабушка Екатерина приняла себе супруга из своей деревни, отец тоже взял жену из нашей деревни. К тому же они оказались однофамильцами. В деревне у нас очень много было однофамильцев Пискуновых, хотя никакого родства между ними не было.

Бабушка была высокой, физически здоровой женщиной и, надо сказать, полновластной хозяйкой. По рассказам: в деревне ее считали очень волевой женщиной. Подробное ее происхождение мне неизвестно. Все дела по хозяйству вершила сама.

Дед, Игнат Ликстарыч, был полная противоположность бабке: небольшого роста и слабого телосложения. Рассказывали такие случаи: когда бабка бывала в плохом настроении и косо смотрела на деда, последний брал полено, вскакивал на лавку и занимал, на всякий случай, жесткую оборону.

Отец, Андрей Игнатьевич, свою трудовую деятельность начал еще подростком 12-13 лет. В этом возрасте бабушка его отдала учеником в портновскую мастерскую Ивлевых, которая находилась в уездном городе Мосальске. Эту профессию отец освоил в течение 4-5 лет и в последующем до конца своей жизни не расставался с ней.

Эта профессия давала возможность отцу на дополнительный заработок в свободное от сельскохозяйственных работ время. У нас в деревне почти все мужчины имели специальность портного и занимались отходничеством. В нашей местности было какой-то традицией, что в одной деревне были все портные, в другой – плотники,  в третьей – сапожники. Очевидно, это передавалось по наследству, из поколения в поколение.

Женился отец, по его рассказу, очень рано, в возрасте 17 лет. Причиной такой ранней женитьбы явилось то, что в семье не было рабочих рук. В 1915 году, в 25-летнем возрасте отец ушел на войну, оставил мать Марину Ивановну с тремя детьми, старшей сестре было 5 лет, старшему брату 3 года и новорожденного меня. К этому времени бабушка и дедушка умерли, и мать осталась одна. Но мы, еще маленькие, как-то не ощущали этого, поскольку в нашей деревне были живы дедушка и бабушка по матери. В первое время войны отец служил недалеко и был определен в пошивочную мастерскую. Мать несколько раз имела возможность поехать навестить отца. До 1918 года жизнь проходила в надежде скорого окончания войны, которая так всем надоела, и возвращения кормильцев домой. В то время все взрослое мужское население было взято на войну. В деревне остались старики, женщины и дети. В 1918 году отец воевал с Красной армией, и мы не имели о нем никаких известий. В это время нашу семью постигло тяжелое горе. Семья заболела сыпным тифом. Умирает мой старший брат Николай. Через некоторое время во время родов умирает наша мама. Остались мы одни с сестренкой, которой шел восьмой год, а мне – четвертый и наш новорожденный Андрюша. Весь уход и заботу о нас взяла на себя бабушка по матери. Положение сложилось очень тяжелое, хлеба нет, да мы сами и добыть его не могли, а тут появился еще малыш, за которым нужен особый уход. Я представляю сейчас, как было тяжело бабушке следить за своей семьей, хозяйством и уделять столько внимания нам, чтобы мы не умерли с голоду. Через десять дней после смерти матери умер младший брат Андрей. Да, в этих тяжелейших условиях выходить новорожденного без матери было просто невозможно. Остались мы вдвоем с сестрой Дусей.

В нашей местности после Октябрьской революции власть сразу перешла к местным Советам. Сельских Советов тогда не было, а были волостные управления. Политическое положение в нашей местности стабилизировалось. Не было такого колебания власти как в Украине, на Дону и Кубани. В такой обстановке началась моя с сестрой самостоятельная жизнь, под периодическим присмотром бабушки. У нас осталась хата, корова, лошадь. Мне было всего четыре года, естественно, я был плохим помощником своей сестре. Но благодаря огромному труду бабушки мы не ощущали такого одиночества и большого голода. Она все делала, чтобы мы жили надеждой на возвращение с войны отца. И эта наша надежда сбылась. Вскоре после тяжелого ранения в голову отца госпитализировали, а когда он стал выздоравливать, отпустили домой. Вы представляете, какая это была для нас радость, хотя для отца было большое горе. Он не застал в живых мать и двух сыновей. Проклятый сыпняк, как следствие войны, сделал свое черное дело. Но мы ни о чем не думали, думали только о том, что с нами отец, и он больше никуда от нас не уедет. У отца была другая дума: как жить дальше. Ведь ему в то время не было и 30 лет. Он к этому времени еще не окреп от тяжелого ранения. У него осколком снаряда была сорвана большая часть черепа. Голова у него дышала. Впоследствии мы спрашивали у отца, почему у него голова дышит. Он в шутливом тоне нам отвечал: «Вас у меня много, а я один, чтобы было всем хорошо, я должен много дышать, а легких не хватает, помогает голова».

В скором времени отец понял, что трудно ему с нами без женского глаза. С другой стороны, он очень боялся, как бы не попала в дом плохая женщина, которая могла не полюбить нас. Отец был очень работящим человеком и излишне скромным. Он очень любил покойную мать и нас. Естественно, он стремился скрасить наше горе и одиночество и найти такую женщину, которая заменила бы нам родную мать. Вскоре отец женился. Вместе со второй матерью к нам в дом приехала ее сестра и мать. Семья прибавилась сразу же на три человека. Не знаю, или стечение обстоятельств, или отец специально искал вторую жену, имя которой совпало бы с именем нашей родной матери. Новую мать звали Мариной. Мы думали, что это отец сделал специально, чтобы мы быстрее привыкли к ней и полюбили ее. С приходом новой матери жизнь в доме оживилась.

Прибавились рабочие руки, легче стало управляться с хозяйством. Вначале мы вели себя несколько настороженно, но вскоре привыкли к новой матери, и жизнь вошла в свою колею. Нужно отметить, что наша вторая мать относилась к нам хорошо, и когда у нее появились свои дети, она никогда не делила нас на своих и не своих. Все мы для нее были свои. К этому времени мы с сестрой подросли, и каждый из нас в меру своих сил помогал по хозяйству. В деревне работа находилась для детей любого возраста. В возрасте 5-6 лет физически мы еще не могли выполнять что-то серьезное. На нас была возложена такая работа, как пасти гусей, рано утром отнести своим завтрак на покос, а там помогать сушить и убирать сено.

В деревне такого возраста как я было много ребят, и все они принимали посильное участие в труде. Надо сказать, что наша детская ватага жила очень дружно, хотя и возникали отдельные конфликты, ссоры, а иногда как петухи вступали в бой. Но эти конфликты не носили длительной обиды друг на друга. Как всегда бывает, во всякой ватаге должен быть вожак. У нас тоже был свой вожак – это Иванов Гриша. Он был ростом выше нас всех и физически сильнее, и мы вынуждены были слушать его и подчиняться. Когда его прихоти расходились с интересами всех ребят, тогда ребята выходили из его повиновения и могли коллективно отдубасить и вожака. Зато в свободное от работ время ребята всей гурьбой бежали на речку купаться или в лес. В лесу нам больше всего хотелось поймать живую белку. Их было в нашем лесу очень много, а промысловой охоты на них не велось. Иногда нам такая затея удавалась с порванными штанами и рубашками. Выводы дома после такой прогулки были не в нашу пользу.

Самой трудной работой для меня было ездить верхом на лошадях по посаду. У нас хлеб молотили не цепами, а лошадьми. На ночь снопы ржи сажали в овин. В течение ночи топилась печь, и происходила сушка снопов. Рано утром эти снопы вынимали и расстилали по току.

Во-первых, самой трудной эта работа считалась потому, что нужно очень рано вставать, тогда как в это время после вечерней беготни хочется лишний час поспать.

Во-вторых, очень трудно верхом без седла в течение трех часов ездить рысью и управлять парой или тройкой лошадей.

Бывали случаи, когда засыпал верхом на лошади и даже падал, но все обходилось благополучно. В нашей местности для обмолота хлеба, как правило, объединялись по два-три хозяйства. Для обмолота хлеба требовалось минимум пара лошадей. Поэтому приходилось кооперироваться.

Лучшими моими друзьями в деревне были Кривченков Михаил и Иванов Дмитрий. В деревне нас называли не по имени, а по какому-то странному прозвищу, например, Юра Кузин, Минька Абрамов и Митя Романов. Очевидно, нас троих связывала общность постигшего горя. У меня и Дмитрия Иванова не было родных матерей, у Михаила не вернулся с фронта отец.

Мать Михаила сделала попытку выйти замуж за другого, но вскоре они разошлись, и он продолжал воспитываться под неослабным контролем строгого и скупого деда Абрама. У Мити, как и у меня, отец скоро женился. Разница была только в том, что нас от прежней матери было двое, а у Романа Ивановича, Митиного отца, осталось восемь детей, и, надо сказать, все они выросли. Читатель представляет себе, каково было второй матери Дмитрия Иванова воспитывать восьмерых чужих детей. Если смотреть со стороны, то можно сказать, что эта женщина проявила героический поступок.

Природа в нашей местности очень красивая. Вокруг нашей деревни росли лиственные, смешаные и хвойные леса, в которых росло много различных ягод, грибов и орехов. Поблизости протекала река, которую за ее короткий путь и мелководье называли Загуменкой. Правда, отдельные плесы были глубокие, до 2-3 метров глубины. В жаркое лето она местами пересыхала. Эта, созданная природой длинная канава, изобиловала различной рыбой. В ней водилась плотва, сезука, карась, лень, окунь, елец, оголец, раки и другая мелкая рыбешка.

В свободное время ребятам было где провести время. Обычно поход за грибами и ягодами совершался коллективно, по 5-10 человек, тогда как рыбной ловлей каждый занимался индивидуально, исходя из наличия снастей. Иногда на ловлю рыбы собирались группами по 3-5 человек, а то и больше. Для этого брали коллективные орудия лова – бредень или несколько саков.

При наступлении зимы целый день был в полном нашем распоряжении. Основным занятием было катание с гор на различных приспособлениях и катание на самодельных коньках по льду. Другим занятием были попытки поймать зайца или хорька в капкан. Последнее занятие, как правило, проходило безуспешно, но времени на это уходило очень много. Для катания с гор мастерили самодельные санки, скамейки, лендюшки. На днище этих приспособлений намораживали лед, чтобы быстрей катиться с горы. Это веселое было сборище. Иногда в свободное время в катании принимала участие взрослая молодежь. Основной причиной, которая сдерживала нас в этих мероприятиях, была нехватка обуви и одежды. Хотя обувь и одежда были, как правило, домашнего, то есть собственного, производства, но и этого не хватало. Особенно быстро снашивались лапти, которые не успевали плести. Одежда из домотканого материала выдерживала более длительное время носки.

Приходилось мириться с нехваткой того или другого и отсиживать штрафное время, пока не изготовят новую обувь и одежду или починят старое.

Днем я часто посещал школу еще до того времени, пока официально был направлен на учебу. Детей дошкольного возраста в школу не пускали, но мне была предоставлена некоторая привилегия. В этот период учительницей была моя крестная[1], Мария Григорьевна. У нее не было своих детей, и она относилась ко мне как к своему сыну.

Мне было интересно находиться в школе и наблюдать, как взрослые дяди отвечают на вопросы учительницы и решают задачи. Я не ошибся в выражении – назвал учеников взрослыми дядями. После революции, когда двери школы были открыты для всех, в школу в первые и вторые классы пошли учиться переростки, которым уже было по 14-16 лет.

В школе, во время перерыва, Мария Григорьевна меня угощала сухими фруктами. Они мне казались такими вкусными, что кажется, я вкуснее ничего не кушал. До сих пор не могу представить, где крестная брала эти фрукты, в школе своего сада не было, но тогда меня меньше всего интересовали вопросы заготовок этих фруктов.

Из нашего дома двое тоже ходили в школу – моя сестра Дуся и второй была материна сестра Паша. Когда они готовили уроки, я слушал их чтение, смотрел, как решают задачи, учат стихотворения.

Мария Григорьевна еще до моего официального зачисления в школу научила меня читать, считать и даже решать простейшие арифметические задачи. С письмом было несколько труднее. Для этого нужно было приобретать ручку, чернила или грифельную доску с зонфелями. Когда отсутствовали сестра и Паша – я брал их письменные принадлежности и усердно начинал учиться писать. За это мне часто попадало от девчат – зачем я без их разрешения трогаю их письменные принадлежности.

Весной и летом к занятиям пыл мой остывал. Слишком много в это время было других увлечений. Рыбалка, сбор ягод, грибов, орехов и, вообще, я очень любил бродить по лесу. Недалеко от деревни в лесу я знал каждое птичье гнездо и любил слушать пение птиц и любоваться на маленьких беспомощных птенцов. Я был готов приносить им корм, но старики в деревне говорили, если потрогаешь гнезда и птенцов – птица может покинуть их, и тогда птенцы погибнут. Поэтому мы старались руками их не трогать. Вот так проходили мои дошкольные годы.

К началу посещения школы я уже в какой-то мере был подготовлен своей крестной – Марией Григорьевной. Оставалось главное – обеспечение меня родителями необходимой экипировкой (одеждой, обувью) и школьными принадлежностями.